Ничто не поддаётся всемогущему времени с таким трудом как ритуалы, и в особенности – ритуалы гостеприимства. Те же «посиделки» в гостиной, тот же чайный стол – гости из начала XXIго века не замечали разницы между своим временем и веком XXIIIим. Тем более, что общих тем для разговора нашлось немало.

Клементий Сергееевич, хозяин дома, по праву мог называться одним из первопроходцев молодой науки – сравнительной культурологии. Как гласили учебники (уже успевшие появиться), предметом данной научной отрасли было развитие культуры в альтернативных мирах – один из вопросов, которые не так давно (по историческим масштабам) поставило открытие альт-миров. Но на пустом месте, как известно, не создаётся ничто – и кого было посылать в экспедиции, чьи навыки использовать, как не временщиков! А Клементий был к тому времени достаточно опытным временщиком-культурологом, специалистом по европейскому Средневековью. И вот, последовала экспедиция в Средние века одного из альтернативных миров. Потом другая, третья… и сейчас Клементий уже не мыслил себя вне сравнительной культурологии – как и его дочь-студентка Инга. Правда, время экспедиций было для Инги впереди, а для него – позади, но тот, кто единожды ощутил на себе этот «ветер странствий», будет жить этим всегда – потому-то его так хорошо понимали Кэйльт Лурмаан и её энергосестра Кэйльт, с которыми он когда-то встречался в Институте времени. Для него, недавно переехавшего в этот город, встреча с ними была находкой, и неудивительно было, что он поспешил пригласить их на чашку чая… но почему он так оживился, узнав, что в доме Лурмаанов гостят люди из Братства дунаданов? Что так привлекло его внимание к этим людям – то, что они были пришельцами из альтернативного мира – и не просто альтернативного мира, а именно того, которому Клементий посвятил большую часть своих исследований? Или то, что сестра Елена, ещё будучи Нуменорской Владычицей, немало времени провела в средневековой Европе своего мира, собирая образцы музыки, а нынешний Владыка брат Александр, равно как и брат Николай с женой Маргаритой часто её сопровождали? Или – что-то ещё, о чём он молчит? Сёстры терялись в догадках. Впрочем, никто не жаловался, что не о чем поговорить – ведь из всех, собравшихся в гостиной, только юный сын Кэйльт, дочь Клементия да англичанин Джеймс – побратим Владыки – не бывали в межвременных и межмировых экспедициях, так что неудивительно, что речь зашла именно об этом деле.

– А Вы, Елена Анатольевна, тоже больше по временам не разгуливаете?

– Да, – улыбнулась Елена. – В конце концов приходит время остепениться.

– Да уж пора! – усмехнулся Николка Тюменский. – Как-никак замужем, хватит уже мужиков коллекционировать.

– Каких таких мужиков? Ты что говоришь, братец!

– А то нет! Гангстер в Нью-Йорке у тебя был? Был! Викинг в Норвегии был. Потом ещё трубадур в Лимузене…

– А что вы с ним делали в Лимузине?

Вопрос юного сына Кэйльт – по-видимому, неплохо разбирающегося в истории техники, немало повеселил присутствующих.

– Не в лимузине, а в Лимузене, – объяснила ему мать, как только стих всеобщий хохот. – Это провинция во Франции.

– Не совсем так, – возразила Инга. – Насколько я поняла, вы там были в то время, когда эти земли ещё не принадлежали французской короне?

– Да, это было до альбигойских войн… 1199й год.

– И, уверяю Вас, лимузин нашей сестрёнке не требовался – ни для передвижения, ни для чего другого! – заявил Николка с самой двусмысленной улыбочкой.

Елена почти взорвалась:

– Вот что я тебе скажу, братец! Во-первых, Харальда ты не трогай! Во-вторых, в отношении Сальваторе у меня было дело Братства, и ты это прекрасно знаешь. А с Эльясом у нас было чисто профессиональное общение.

– То-то он так активно намекал на тебя в одной своей кансоне! – не унимался Николай.

– Ну, я не отрицаю, что у Эльяса могло быть своё мнение на этот счёт, но я-то тут причём! Делать мне было нечего в экспедиции, кроме как романы крутить с разными трубадурами!

Маргарита, видимо, решив подыграть супругу, состроила соответствующую физиономию:

– Не знаю, как насчёт разных, но вот Эльяс де ***…

Инга сразу же оживилась:

– Так Вы знали Эльяса де***?

Елена, демонстративно проигнорировав Маргариту, повернулась к Инге:

– Я вижу, Вы интересуетесь теми временами?

За неё ответил отец:

– Инга неплохо знает этот период. Она пишет дипломную работу по поэзии трубадуров – и, между прочим, касательно вашего мира.

– И Вы тоже ездите в экспедиции?

– Разумеется, в Средние века студентов не пускают, – снова ответил Клементий за дочь. – Толька работа с источниками в более спокойные эпохи.

– Так Вы его знали? – снова спросила Инга.

– Да. А почему именно он Вас так интересует?

Инга смущённо опустила глаза:

– Понимаете, я переводила его кансоны на практике по художественному переводу, и ещё несколько сирвент, – девушка заговорила с тем воодушевлением, с которым может говорить только студент-дипломник, погружённый в свою тему. – Да и вообще, личность загадочная. О жизни его известно мало, да и то запутано. Даже то, кем он был… одни говорят, что он был младшим сыном, другие – что старшим, но уступил владения брату, а Клерваль вообще высказал предположение, что он был духовным лицом. Правда, другие исследователи этого не признают, да Клерваль и сам не скрывает, что предположение основано исключительно на нескольких его кансонах о Деве Марии…

– Ни на чём оно не основано, – оборвал Николай. – Не был Эльяс монахом. Хотя, пожалуй, в монастыре ему было бы самое место.

– Почему Вы так думаете?

– Моя прекрасная леди, Вы хорошо себе представляете, что такое «век рыцарства»? Это у них только песни такие были – для обработки дам, а на самом деле, чтобы жить, зубы надо было иметь – желательно клыки, как у Дракулы. А Эльяс клыков не отрастил.

Собеседники уже не обращали внимания на хозяина дома. А тот выслушивал этот разговор молча, и лицо у него было такое, словно он долго не решался подступиться к очень важной для него теме, и был теперь рад, что это сделал кто-то другой.

– И младшим сыном он тоже не был, – сказала Елена. – И брату владений не уступал… хотя – как сказать. А о том, что на самом деле произошло, предпочитал не распространяться – может, ещё и поэтому путаница в сведениях.

– А что всё-таки было? И почему он предпочитал это скрывать?

– Он всё-таки принадлежал к рыцарскому сословию… а в их глазах такая биография чести не делала.

– Что у него там было-то? – удивилась Маргарита.

– В плену он был… в Святой земле.

– Не так уж это и позорно по тем временам.

– Смотря как. А так, как это произошло с Эльясом… брат Николай прав: вампирскими клыками он не обзавёлся.

– А ты-то откуда знаешь, как это с ним было?

– Да не знаю, с чего он со мной об этом разоткровенничался… Ладно уж, теперь, когда его точно нет в живых, думаю, можно об этом рассказать. А Вы, Инга, сами решайте, о чём стоит поминать в дипломе, а о чём нет.

И Елена начала.

* * *

– Эльяс был старшим сыном знатного сеньора… рыцарское посвящение принял семнадцатилетним, но трубадурскому искусству выучился уже тогда. Собственно, для аристократа сие зазорным не считалось, скорей даже наоборот, тем более, что всерьёз связывать с этим свою жизнь он не собирался. У него была одна неловкость.

– Какая же?

– С трудом пел в обществе. Особенно при дамах терялся.

– В этом возрасте многие при дамах теряются, – вставил Николка.

– Так что по большей части уединялся с виолой. Его отцу это не слишком-то нравилось. Он считал, что старший сын, которому владения наследовать, мог бы думать о чём посерьёзнее. И отец был весьма доволен, когда представился случай послать его в Святую землю – освобождать Гроб Господень. Да Эльяс и сам был не прочь «поработать за идею».

– Это был Третий крестовый поход? – уточнила Инга.

– Да, 89й год.

– И что же произошло с ним там?

– Что произошло… прежде всего, очень скоро пришлось убедиться, что освобождение Гроба Господня волнует очень немногих. Всё больше добычей интересуются… собственно, на этом он и поскользнулся.

– На грабеже? – Удивилась Маргарита. – Как-то на него не похоже…

– Не на грабеже, конечно, а на собственном добросердечии. И жизнь в одночасье перевернулась.

– Как же это случилось?

– Пожалел сарацинку, которую тащил один его сотоварищ – живую девушку тащил, как добычу, как вещь какую. Ну вот, Эльяс и полез заступаться… и по молодости лет был столь безрассуден, что не догадался при этом сесть в седло – а тот-то был на коне… Что произошло потом – не помнит, видимо, получил удар по голове. Очнулся полураздетым и связанным. Рядом стояли двое местных, как видно, промышлявших мародёрством. Они потребовали, чтоб он повторил какую-то мусульманскую молитву, а так как он отказался это сделать – принялись его бить, и били до тех пор, пока не подошёл третий и не остановил их, напомнив, что за покалеченного пленника работорговцы много не дадут. Так или иначе, работорговцам его сгрузили. Потом – продажа на торгу… вот так он и оказался на положении раба в одном богатом доме. Сказать, что с рабами там обращались жестоко – значит, ничего не сказать. Кормили хуже, чем скотину, кнутом – почём зря, так сказать , для повышения производительности, а чуть что не так – сразу к столбу и плетью по рёбрам… а потом еще оставляют у этого столба на несколько часов – а какое в этих краях солнце – можете себе представить… Вот тогда-то он и слагал кансоны о Деве Марии – у того самого столба… Так уж случилось, что кроме него все рабы в этом хозяйстве были из местных – из христианской страны был он один. И он сразу почувствовал, что отношение к нему особое...

– А что, к столбу ставили чаще, чем прочих?

– Да нет, не чаще... Ну, скажем, у хозяйских малолетних сынков любимой игрой было кидаться камнями в привязанного к столбу раба. Обычно надсмотрщик это пресекал – чтоб нужную в хозяйстве вещь не портили – но когда дело касалось христианина, он предпочитал смотреть на это сквозь пальцы… Да и среди рабов Эльяс был на положении отверженного. Правда, они стали относиться к нему несколько лояльнее после того, как он несколько раз подавал воду кому-нибудь из них, привязанному к столбу – и попадался на этом, и бывал бит надсмотрщиком… между прочим, последнего он не говорил – я сама догадалась, а он ещё удивился, откуда я знаю…

– Но почему ему пришлось всё это терпеть? – спросила вдруг Инга. – Ведь обычно к знатным пленникам отношение было другое, и на выкуп можно было рассчитывать.

– Эльяс предполагал, что этим может кончиться, вот и предпочитал выдавать себя за простолюдина. Ведь в конечном итоге, это легло бы на плечи его родных.

– А что, его родные были не в состоянии заплатить?

– В состоянии, конечно. Но ведь при любом богатстве просто так золотом разбрасываться не будешь – пришлось бы ужиматься в чём-то другом… скажем, сокращать приданное дочери – а этак и свадьбу расстроить недолго. Или откладывать посвящение младшего сына – а ему ведь пробиваться надо, карьеру делать… Эльяс всё это прекрасно понимал и не хотел переходить дорогу ни сестре, ни брату – предпочёл справиться своими силами.

– И… справился?

– Да, в конце концов, представился случай бежать – и Эльяс сумел этим случаем воспользоваться. Правда, это было очень похоже на бегство в смерть – неизвестно куда, без пищи, без воды – при тамошнем-то климате… к тому же, накануне его опять поставили к столбу – и хозяйские детки вдоволь натешились своей любимой забавой… Ему удалось-таки добраться до какой-то дороги – там и свалился. Думал – всё, конец… начал читать ‘Pater noster”, и видимо, продолжал это делать в бреду – что и позволило тем, кто его подобрал, опознать в нём христианина. Что это были за люди – Эльяс так и не узнал, но, надо полагать, то были его единоверцы… очнулся у монахов в лазарете. Поправился – вернулся на родину.

– Вот так, без денег?

– Во-первых, не совсем без денег – те монахи не только поставили его на ноги, но и немного помогли материально. Во-вторых, место на корабле он отрабатывал…

– В качестве кого?

– В качестве певца, конечно… в долгом морском переходе услуги певца всегда кстати. Тогда и научился работать на публику.

– Жизнь к стенке прижмёт – всему научишься, – заметил Владыка.

– Это верно… впрочем, какая-то застенчивость в нём всё равно была… Так или иначе, в конце концов он добрался до родового замка – и обнаружил, что там многое изменилось. Сестра, к которой он был так привязан, вышла замуж – и год спустя умерла родами, незадолго до его возвращения. Отец тоже умер, а младший брат унаследовал владения. Собственно, греха в этом не было – Эльяс ведь был далеко, и вообще они думали, что он погиб – но брата сложившееся положение дел полностью устраивало, и уступать владения он не собирался, даже владеть совместно не был согласен, так что возвращение Эльяса было ему совсем не кстати.

– Он, наверное, опасался, что Эльяс найдёт, чьей поддержкой заручиться, и отнимет у него владения силой? – предположила Инга.

– Строго говоря, большинство представителей его сословия так бы и поступили – отстояли бы свои законные права, переступив через труп брата. Но Эльяс братоубийцей становиться не захотел и ни на что претендовать не собирался. Может, это изначально было свойством его характера, может, пережитое в Святой земле привело к какой-то переоценке ценностей… Но брат, видимо, не поверил в искренность его намерений – и объяснил, что его присутствие в замке крайне нежелательно.

– Так его брат был не только сволочью, но ещё и умом не отличался, – сказал Джеймс. – Ведь если бы Эльяс находился в замке, ему труднее было бы что-то провернуть за спиной брата.

– Может, и не отличался… Ну вот с этого времени Эльяс и жил исключительно ремеслом трубадура. Может, знатное происхождение и помогало пробиваться – но, пожалуй, при его таланте это было не обязательно. Во всяком случае, за пять лет он немалого достиг – его в этом качестве многие знали и ценили… Ну вот, теперь вам понятно, почему он предпочитал не вспоминать о своём прошлом?

– Да, пожалуй, в те времена и в том сословии за такое могли бы презирать…

–… и он этого опасался. Я не знаю, почему он рассказал об этом мне…

– Зато я догадываюсь! – вставил Николка.

– … но, рассказав, словно ожидал от меня удара. Он вдруг спросил чуть ли не с вызовом: «Что, не похоже на историю рыцаря?» Я ответила, что это похоже на историю мученика.

– Действительно, похоже… Ну, а вы-то как с ним познакомились?

– О, это целая история!

– Так расскажите!

– Началось всё с донны Марии…

– Какой Марии?

– Супруги виконта Вентадорнского.

– О, Мария Вентадорнская! Точно, ведь в вашем варианте она тоже была...

– Не знаю, как её аналог в вашем мире, но та, которую знали мы, была прекрасная женщина – такая умная, такая утончённая... словом, мы сней сразу общий язык нашли!

– А тут ещё брат Василий имел неосторожность назвать тебя Владычицей, и нам пришлось «расколоться», – напомнила Маргарита.

– Да, пришлось объясниться, кто мы есть… не знаю, насколько она поняла сущность нашего Братства, но, видимо, мы там воспринимались как нечто вроде рыцарского ордена, существующего, правда, в немыслимых условиях – и потому существующего тайно, а члены его вынуждены скрываться под самыми низкими занятиями… и меня, как главу такого ордена, она воспринимала как равную – и общалась со мной соответственно.

– А как вы с ней встретились?

– Да совершенно случайно. Мы там приземлились, леталку спрятали и расхаживали по окрестностям, осматриваясь. Донна Мария тоже была в пути – и подверглась нападению разбойников…

– Так называемых разбойников, – загадочно заметила Маргарита.

– … пришлось нам вмешаться. Не скрою, применяли Силу – но наши братья и без Силы драться неплохо умеют. Сама Мария не пострадала, но всех, кто с ней был, успели прикончить, пришлось нам сопровождать её до замка Гильома…

– Какого Гильома?

– Вассал ихний, – пояснил Николка. – Муж-то её тогда паломничество совершал, так что пришлось ей дела взять на себя. Вот, и к Гильому этому ехать – тоже… хотя удовольствия это ей не доставляло.

– А кому доставляло-то! – усмехнулась Маргарита. – Мне этот Гильом сразу не понравился…

– … и братьям-законникам тоже. Михаилу показалось подозрительным, что он как-то уж очень снисходительно обошёлся с нападавшими на донну Марию, коих мы привели… но вмешиваться не стал – в конце концов, порядки везде свои.

– Потом брат Михаил говорил, что опростоволосился не хуже Парсифаля, – добавила Маргарита.

– Но, так или иначе, – продолжала Елена, – именно в этом замке мы и встретились с Эльясом. Вечером, на пиру…сидел там со своей виолой и пел. Павда, слушать его пытались только мы с Марией, что было нелегко в тамошнем обществе. Но, впрочем, ему и дела не было до всех этих пьяных, жующих и галдящих рож! Он, казалось, полностью «ушёл» в то, что пел – это читалось в его взгляде. Потом он заметил, что мы с донной Марией его слушаем – и стал петь, обращаясь к нам… Потом, в спальне, донна Мария высказала всё, что думала про вассала, которым Создатель неизвестно за что наказал её мужа – и про его, так сказать, «боевые качества», и про его манеры, и про всё на свете… «Первый раз, – говорит, – вижу у него в замке трубадура, и того послушать не дают!» Я тоже высказала сожаление, что нам не дали толком послушать Эльяса, но она посоветовала мне не расстраиваться – поскольку она кое о чём распорядилась. И тут заявляется сам Эльяс с виолой – так сказать, в полной боевой готовности…

– Как, в спальню?!

– Вот именно! Мне стало ясно, о чём она распорядилась. Я заметила, что он смущён этим – но куда ему было деваться? Я отговорила донну Марию от столь жестокой затеи – ведь человек весь вечер пел, да ещё перед такой тяжёлой публикой – и после этого ещё и ночью не дать ему отдохнуть! В конце концов, она со мной согласилась. Правда, Эльяс сказал мне: «Для Вас я мог бы петь всю ночь», а я ответила, что завтра, пожалуй, поймаю его на слове. Когда он ушёл, я упрекнула донну Марию, что она его совсем засмущала – ведь он казался таким застенчивым. Она возразила: «Вы так думаете? Да он весь вечер смотрел на Вас!» Я объяснила, что это был всего лишь исполнительский приём, но она в ответ рассмеялась и сказала: «Вы так думаете? А как он на Вас сейчас смотрел – Вы тоже не заметили?»

– Донна Мария была старше тебя и не в пример опытнее в такого рода делах, – многозначительно прокомментировала Маргарита.

Елена предпочла пропустить это мимо ушей и продолжала:

– Днём нам удалось поговорить – и мы беседовали довольно долго. С ним легко было говорить, мне почему-то казалось, что мы давно друг друга знаем, – она помолчала, словно задумавшись, обо всём ли следует рассказывать. – Но вот что касается «петь всю ночь», нам тогда это осуществить не удалось. Его отсутствие мы с донной Марией заметили вечером. А ночью мне, как всегда, не спалось, и я прогуливалась по внутреннему двору. Там-то я и увидела Эльяса – лежал со стрелой в груди.

– О Боже! – воскликнула Инга.

– Я позвала наших – мысленным зовом. Примчались все шестеро. Он ведь ещё дышал… К счастью, за сутки, проведённые в замке, мы успели заслужить расположение одной служанки – вот, к ней в жилище мы его и перенесли. Брат Юрий извлёк наконечник, кровь мы остановили, но там требовалось более серьёзное вмешательство. А оставлять Эльяса в этом замке, где кто-то желал его смерти… мы ведь понятия не имели, что происходит! Но почему-то мы все были уверены, что он стал жертвой чьих-то грязных дел – что он сам не может быть замешан в чём-то недостойном… мы все были в этом уверены, хотя знали его только сутки – даже братья-законники, а уж они-то привыкли не доверять первому впечатлению.

– Между прочим, – напомнил Николай, – это был единственный из твоих поклонников, которого наш брат Александр не пытался ни споить, ни побить.

– Изверг я, что ли – этакого бить!

Елена продолжала:

– Словом, было ясно, что Эльяса нужно немедленно увезти из замка Гильома – увезти куда-нибудь, где брат Юрий мог бы в спокойной обстановке сделать всё необходимое… нужно было надёжное убежище. Я вспомнила, что Эльяс упоминал одного господина, который хорошо к нему относился и не раз выручал. Вот, к нему в замок мы и решили направиться.

– Тут нам здорово помог муж этой служанки, – сказала Маргарита. – Он был стражник. Во-первых, без его помощи мы бы вряд ли выбрались из замка среди ночи. Во-вторых, он обеспечил Александру лошадь, и Александр быстро добрался туда, где мы спрятали леталку, и пригнал её.

– А ещё, – добавил Александр. – Он взглянул на ту стрелу и кое-что объяснил… говоря коротко, убийца получил оружие с ведома Гильома. Так что первый подозреваемый по этому делу у братьев-законников был.

– Но о расследовании нечего было и думать, – подхватила Елена. – Долетели мы быстро, Эльяс, слава Создателю, этот перелёт выдержал, и я послала брата Михаила беседовать с тем сеньором. К счастью, с возможностями нашей леталки и навыками Михаила не составила труда проникнуть и в замок, и в спальню. Брат Михаил потом рассказывал, как это выглядело…

– Да уж, можете себе представить! – перебила Маргарита. – Будит он человека среди ночи, представившись, заявляет, что в его интересах быть предельно откровенным, и спрашивает – знает ли он такого-то и согласится ли ему помочь.

– На его счастье, сеньор Ги был не робкого десятка, – добавил Николка. – А то мог бы с перепугу и двинуть чем-нибудь. А так – только сказал, что Эльяса знает, и спросил, в какую переделку тот попал на этот раз..

– В общем, сеньор Ги был настолько любезен, что согласился принять у себя всех нас.

– И пока вы с Юрием делали операцию, а мы не могли уснуть, – вновь взяла слово Маргарита, – Михаил с Василием усиленно обрабатывали хозяина на предмет сведений о характере потерпевшего. Как выяснилось, он не в первый раз предоставлял Эльясу убежище и всегда подозревал, что он плохо кончит… и давно советовал ему завязывать с сирвентами. Я спрашиваю: «А что, он их сочинять не умеет?» – «Да в том-то и дело, – говорит, – что умеет. Вовремя ноги уносить, к счастью, тоже умеет – вот только некуда, кроме моего замка.» В отношении кого именно он так нарывался, Ги уточнять не стал – похоже, что речь шла о высокородных и влиятельных особах…

– Это как раз известно – о большинстве из сохранившихся его сирвент, – сообщила Инга.

– Впрочем, по словам Ги, Эльяс брался за сирвенты только там, где даже ему было ясно, что сделать нельзя решительно ничего.

– А что, он ещё и сделать что-то пытался?

– Ну, укрывательство еретиков ему один раз шили, – сказал Николка.

– Так он был альбигойцем?

– Не был… даже толком неясно, знал ли он, что еретичкой была та старушка, из-за которой всё случилось. Сеньор Ги, когда его отмазывал, напирал на то, что он этого не знал… удалось-таки вытащить.

– Тогда это было возможно – ведь инквизиции ещё не существовало.

– Такая жестокая судьба… – проговорила Инга.

– Это верно, – согласилась Елена. – Но при этом он совсем не был озлобленным.

– Однако же, – сказал Александр, – В тот раз он не нарывался. Просто оказался в неудачном месте в неудачное время.

– Да, так и было. Эльяс очнулся ещё до рассвета и рассказал мне, что произошло – пришлось даже прибегнуть к мысленному зову. В тот вечер он случайно услышал разговор… один из голосов был ему незнаком, другой принадлежал Бертрану…

– Какому Бертрану? – спросила Кэйльт.

– Да так, прихлебатель Гильомов, – пояснил брат Николай, а Елена продолжала:

– Бертран говорил этому второму, что Господин Гильом не для того их нанял, чтоб они позволили каким-то чужеземцам себя скрутить, а тот оправдывался, что, мол, у этих чужеземцев какая-то дьявольская сила, и теперь главное – либо избавиться от них, либо не допустить, чтобы Мария отправилась восвояси в их сопровождении… Потом они замолчали, видимо, заметив его присутствие – но того, что он слышал, было достаточно, чтоб понять: Гильом что-то замыслил против донны Марии, а поскольку мы сорвали эти планы, в опасности и мы. Хотел сразу поговорить об этом с ней или со мной, но сначала не мог нас отыскать – не помню уж, почему – а потом… потом случилось то, что случилось. Я немедленно передала всё это нашим и велела отправляться в замок к Гильому – разбираться с этим делом.

– И мы впятером туда отправились, – продолжила Маргарита. – Успели долететь до утра и побеседовать с Марией. Собственно, варианта было всего два: либо применение военной силы против мятежного вассала, либо – обращаться к вышестоящему сеньору, обладающему правом суда. Она согласилась с нами, что предпочтительнее второй путь.

– Ну вот, – подхватил Николка. – Мы с Маргаритой весьма убедительно делали вид, что ничего не происходит, Александр охранял Марию, Михаил продолжал по тихой раскапывать информацию, а Василий в то же утро сел в леталку и рванул к герцогу Аквитанскому.

– Нам здорово помогло то, – продолжала Маргарита, – Что это семейство герцог уважал. И Эльяса тоже знал и ценил. А вот Гильом уже успел создать себе вполне определённую репутацию. Словом, довели дело до суда…

– До Божьего суда, – уточнил Владыка.

– Да уж, братец, заставил ты нас всех поволноваться!

– Так значит, Александр Петрович, за донну Марию сражались Вы?

– А кто ж ещё…

– Вы бы видели, что он там выкинул накануне!

– А что?

– Заявил этому Гильому: «Да будь ты хоть в полном вооружении и на коне – я выйду с одним кинжалом и полунагой – и тебя опрокину, потому что я прав!»

– И что же?

– Что-что… вот именно так и пришлось сражаться.

– Брат Василий мне тогда чуть мозги не разнёс – так на связь вышел: «Запрети, – говорит, – ему!».  А я-то что могла сделать, если процедура уже запущена!

– Да уж, – подтвердила Маргарита. – Если дело передано в высшие инстанции, земным вождям остаётся только молчать.

– … и сходить с ума! Что я и делала всю ночь и полдня. Хуже всего было, что Эльяс это заметил… я-то думала, что умею скрывать эмоции – но от этого, пожалуй, что-нибудь скроешь! Пришлось рассказать… конечно, таких ужасных подробностей я ему не рассказывала, сказала только, что сегодня Божий суд – но он заметил, что я что-то не договариваю. Вот так и переживал вместе со мной, да ещё пытался меня успокаивать – пока с ним всерьёз плохо не стало… и нам с братом Юрием пришлось его откачивать.

– А Вы что же… победили?

– Как видите, я до сих пор жив.

– Так Вы убили Гильома?

– Зачем убил? Я же обещал его только опрокинуть. Так и сказал ему: «Пока что я тебе жизнь оставляю, но если Эльяс от этой раны умрёт – я тебя из-под земли достану и голову откручу». Пусть знают, что такое справедливость по-нуменорски!

– К счастью, осуществлять свою угрозу брату Александру не пришлось – Эльяс выжил.

– Поскольку даже на уровне физического тела был ненормальный!

– Что Вы имеете в виду? – удивилась Инга.

– Брат Николай говорит об анатомической аномалии – видимо, врождённой… брат Юрий тогда сразу обратил внимание, что при таком расположении раны неминуемо должно быть задето сердце – а симптомов, характерных для этого, нет… потом он обнаружил, что сердце у Эльяса смещено вправо. А будь у него обычное расположение – сердце было бы повреждено, и вряд ли бы он выжил.

– Ненормальный он был – во всех смыслах! Вот и запал на нашу Владычицу.

Елена бросила на Николку выразительный взгляд и продолжала:

– Когда он поправился, мы, воспользовавшись приглашением донны Марии, отправились в Вентадорн.

– И, как я помню, вы с Эльясом были там почти неразлучны, – заметила Маргарита.

– Насколько позволяло приличие, – почти холодно заметила Елена. – Да, мы немало с ним общались.

– Ещё бы! – усмехнулся Николай. – Где б ещё ты нашла такой источник информации!

– Между прочим, он осуществил там то, что обещал мне в замке Гильома.

– «Петь всю ночь»?

– Ну да…

– Диски-то под юбкой успевала менять?

– Перестань, брат Николай! Вообще-то, мы с ним о многом говорили – в основном об искусстве, конечно… но не только. Мне всё время казалось, что у него на уме что-то ещё, о чём он так и не заговорил.

– Но я-то догадываюсь – что! – усмехнулся Николка.

– Кстати, об искусстве, – начала Инга. – Если уж вы были в Вентадорне, то хотелось бы…

– Милые дамы! – перебил вдруг Клементий. – У вас ещё будет время уединиться и обсудить ваши специальные тонкости, а сейчас позволь Елене Анатольевне закончить.

Поистине, он напоминал судью, выслушивающего показания.

– Да, конечно, – смутилась Инга, – что было потом?

– Да, собственно, ничего не было, – ответила Елена, – это всё произошло уже под конец нашей экспедиции, так что потом мы вернулись.

– Какой, Вы говорили, это был год?

– Уехали мы оттуда ближе к началу 1200го.

– Жаль, ведь именно после 1201го о нём нет никаких сведений.

– Нет сведений…  Может, его уже и в живых-то не было.

– Вот я и надеялась – может, Вы знаете, что сталось с ним потом.

– Да всё, что угодно могло случиться. Может, был убит разбойниками где-нибудь на дороге; может, умер от какой-нибудь болезни.

– Может, в конце концов, нарвался на неприятности всерьёз, – добавил Николка.

– Да, и это могло быть. В те времена обычно долго не жили, – она вздохнула, – особенно такие вот неприкаянные…

– Елена Анатольевна, – сказала вдруг Инга. – А это случайно не Вы та «донна с севера», о которой идёт речь в поздних его кансонах? Ведь всё сходится – и время, и «связана священным обетом»…

– Откуда мне знать, кого он имел в виду?! – воскликнула вдруг Елена. – Этих трубадуров попробуй разбери с их сеньялями – честное слово, скальдов понимать проще!

Такой поворот темы ей явно не нравился, но неожиданно на помощь пришел Клементий:

– Между прочим, в одной из экспедиций в ваш альт-мир со мной произошла весьма примечательная история, – сказал он. – Думаю, вам будет интересно…

 

* * *

 –Это случилось десять лет назад. Я был тогда в экспедиции в вашем альт-мире, а именно – в Константинополе, в начале 1204 года. Целью моей экспедиции было заснять внешний вид и внутреннее убранство храма Святой Софии – как он выглядел последние месяцы перед тем, как был разгромлен крестоносцами. Вы хоть бывали там до погрома?

– Да, я была один раз, – сказала Елена.

– Значит. Вы знаете… А тем, кто не видел, бесполезно и рассказывать, что это было за чудо, – немного помолчав, он продолжал. – Легенда была надёжная, устроился удобно: прислуживал священнику, служившему в этом храме. С ним же в келье и жил, недалеко от храма. Однако под конец я здорово опростоволосился: не только не успел убраться оттуда прежде, чем началась эта заваруха, но ещё и в тот день, когда крестоносцы вошли в Константинополь, оказался на другом конце города, а сумка с бесценными снимками, аппаратурой и некоторыми другими вещами, выдававшими во мне пришельца из другой эпохи, была спрятана в келье. Не стану рассказывать, что я перевидал, и каких опасностей избежал сам, добираясь до кельи – это всё неважно. А важно то, что путь мой лежал в непосредственной близости от храма Святой Софии. Крестоносцы были уже там. Вряд ли они были особенно опасны для меня – что им мелкая рыбёшка, когда они дорвались до настоящей добычи – но на всякий случай я предпочёл спрятаться и переждать. Из моего укрытия было неплохо видно, что происходит – и что же я увидел… В первый момент это показалось мне банальной грызнёй из-за добычи, но почти сразу я понял, что ошибся. А происходило следующее: один из крестоносцев обнажил меч против своих, пытаясь не пропустить их в храм – понимаете, он защищал храм, сражаясь за него со всей отчаянностью обречённого. Трудно сказать, что двигало им, но я проникся таким сочувствием к этому человеку, что будь у меня хоть какое-нибудь оружие, я бы, пожалуй, встал рядом с ним, плюнув и на риск и на невмешательство.

– А заодно и на конспирацию, – усмехнулся Джеймс, – представляю Вас с лазерным бластером.

– Современное оружие у меня было только с парализующим зарядом, и то осталось в келье. И обстоятельства были явно не те, когда я имел право его применить.

– Но всё равно, то, что он делал, это же было бессмысленно, – сказал Джеймс, – в одиночку против всех.

– Разумеется, бессмысленно, – согласился Клементий, – он и десяти минут не продержался – упал весь в крови. Когда все они вломились в храм, я рискнул выйти из своего укрытия. А тот безумец был ещё жив – он дёргался, силясь подняться, и я подошел к нему. Это был мужчина лет тридцати или чуть старше. Признаться, возраст его меня удивил: ладно бы юнец, который ещё не понял, к чему на самом деле сводятся крестовые походы – но взрослый человек… Он был в шоковом состоянии и повторял: «Нет… Нет… Христиане… Крест… Для чего?…» Говорил он по-окситански, я этот язык знаю, так что смог понять его речь. К счастью, моих сил хватило на то, чтобы дотащить его до кельи. Опять же, на моё счастье, грабить её никому не пришло в голову, и моя драгоценная сумка была цела; так что я извлёк из неё аптечку и занялся раненым. Обработал и перевязал раны, ввёл обезболивающее и стимулятор.

– Значит, – перебил Джеймс, – Вы всё-таки, плюнули и на конспирацию и на невмешательство?

– Конспирация… Вы думаете, он был в состоянии заметить, что я делаю? А вмешательство моё мало что изменило. Надо вам сказать, что я не сразу стал культурологом, по первому образованию я – медик, и клятву Гиппократа давал. Так что сделать хоть что-то я был обязан. Но те же медицинские знания подсказывали, что реально сделать нельзя ничего. То есть, если бы в нынешних условиях, тогда конечно…. Реанимация, интенсивная регенерация… А там было яснее ясного, что дольше часа он не протянет.

– Да, вот оно, бессилие, – вздохнула Кэт, а Клементий продолжал:

– Тем временем лекарства подействовали, и раненому стало немного легче, его глаза прояснились, теперь я мог видеть, какой у него добрый и наивный взгляд. Просто удивительно, что мог делать такой человек в крестовом походе? Разве что действительно, как Вы говорите, работать «за идею»… Он снова попытался подняться, и я сказал ему: «Не двигайся, лежи спокойно, сейчас тебе надо отдохнуть». Вдруг его лицо прояснилось и он спросил меня: «Ты из России?». Это было более чем неожиданно, но лгать умирающему я не видел смысла и ответил: «Да, я оттуда, но почему ты спросил?». «Ты говоришь, как они» – сказал он. Признаюсь, для меня это прозвучало как оскорбление. Я-то считал свои языковые навыки образцовыми и вдруг меня уличили в акценте, да ещё и легко узнаваемом. Я спросил: «А что, ты был в России?» Вот уж что было совершеннейшей глупостью: даже если б он бывал на территории Руси, то слышал бы совсем другое произношение. «Нет, –ответил он, – я там не был. Но я знал одну благородную даму из Ваших краёв. Лет пять назад она странствовала по Лимузену, чтобы услышать наши песни. Я тоже пел для неё». Ситуация прояснялась: несомненно, эта дама – моя коллега-временщица, которая была у него на родине в музыковедческой экспедиции. Я даже подумал, что, может, знаю её и спросил, как имя этой дамы.

– А Вы любопытны, профессор, – заметил Джеймс.

– Да уж, хотелось знать, какая из моих коллег стоит того, чтобы вспоминать о ней перед смертью. Он ответил: «Елена… Сестра Елена – так к ней обращались её рыцари». «Сестра?», – переспросил я, – «так она монахиня?». «Нет», – сказал он,– «но она связана обетом безбрачия на время своего правления. Она – глава рыцарского ордена… Как же он называется? Кажется, дунаданы. Да, Братство Дунаданов. Они вашей веры, греческой».

Всем уже было ясно, к чему клонит Клементий, но никто не смел перебивать, а он продолжал:

– Я спросил: «Так ты поэтому взялся защищать сегодня наш храм? Из-за неё?». Пожалуй, это было слишком жестоко – он вдруг приподнялся и возбуждённо заговорил: «А что я должен был делать? Сначала мы были должны убивать христиан в Задоре, и все говорили, что так надо для Божьего дела. И здесь начинается то же самое». Я сказал ему: «Не надо так волноваться, пусть об этом подумают ваши вожди с Папой Римским во главе. А ты, если и был в чём виноват, искупил это тем, что сделал сегодня». А про себя я подумал, что Иннокентий сидит себе в Риме и знать не знает, что где-то в Византии умирающий от ран человек терзается мыслями, которыми следовало бы терзаться Его Святейшеству. А мой собеседник словно не слышал меня: «Она рассказывала мне, как была здесь, молилась в этом храме… Он также совершенен, как она». Мне нечего было сказать ему – мы оба знали, что именно сейчас это совершенство погибает под грубыми руками вандалов. Конечно, я был далёк от того, чтобы оправдывать своё бессилие кровью, но вполне его понимал… Вдруг он спросил: «Ты вернёшься в Россию?» «Да,» – сказал я, – «Вернусь и очень скоро». А про себя добавил, «если переживу сегодняшний день». «А ты сможешь найти её там?» «Да, я её найду,» – ответил я, – «Говори, что передать». «Нет, я должен записать это». И мне стало ясно, что действительно должен, видимо для него это было важно. Я устроил его так, чтобы он мог писать и дал ему всё необходимое. И он начал записывать. Было заметно, с каким трудом это ему даётся, как он пересиливает боль и слабость. Заметив, что он совсем выбивается из сил, я снова ввёл ему стимулятор… Да, знаю, что нельзя, но этому человеку терять было уже нечего. А я только так и мог заставить Смерть подождать. Казалось, он не обретёт покоя, если умрёт, не завершив работу. Как долго это продолжалось, говорить не берусь. Но, наконец, он закончил. Бессильно откинулся на спину и протянул мне пергамент. Я взял записку из его рук и только тогда догадался спросить: «От кого передать? Как тебя зовут?». Ответить он уже не успел. Каюсь, я заглянул в его послание: это была песня. Прочитать мелодию я не мог – я и современные ноты не слишком хорошо читаю, что же говорить о тогдашних. Текст тоже читался с трудом: ведь он умирал, к тому же писал левой рукой – правая была сломана. И всё же разобрать было можно. Не знаю, когда он это сочинил, но последняя строфа вне всякого сомнения была сложена в эти минуты. «Вы так чисты, донна, что я недостоин войти в храм, где Вы читали свои молитвы. И я почту за величайшую честь пролить свою кровь у порога этого храма». Примерно так можно это перевести… И уж мне-то было известно, что это не просто слова. Вы меня понимаете – во временных экспедициях много что видишь. За один этот день я насмотрелся на такое, что если о каждом плакать, то не хватит никаких нервов… Можно даже сказать, что душа грубеет в этих экспедициях. Но признаюсь, над этой смертью я рыдал. Во всём этом виделась какая-то вопиющая несправедливость – в том, что женщина, о которой он думал в последние минуты жизни, даже не придёт на его могилу. Что имена тех, кто всё это затеял, войдут в исторические хроники, а о его подвиге там не будет ни слова. Что подонки, которые в это время грабили храм, будут жить, а этот… Да что говорить! Тут пришел священник. Не знаю, где он был всё это время и как ему удалось уцелеть в тот страшный день… Я вкратце рассказал ему, что произошло. Он взглянул на умершего и почему-то сказал: «Лицо, как на иконе». Не знаю, что он имел в виду, но лицо действительно было красивое, даже в смерти. Потом святой отец читал молитвы, которые положено читать над умершим. Я стоял рядом и тоже молился, как умел. Правда, мы не могли назвать имя, но уж Бог-то знал, о ком речь. Да, друзья мои, вот так и было – в те-то времена православный священник провожал в последний путь католика, а то единоверцам было недосуг за него помолиться – они храм грабили… Мы похоронили его там же, возле кельи. И больше у меня не было дел в Византии. Я распрощался со святым отцом и вполне благополучно возвратился. Не подумайте, что я лгал  тому человеку, обещая разыскать Елену – я действительно думал, что разыскать исследовательницу, работавшую под столь  экзотической легендой, не составит труда. Но очень скоро понял, что ошибался. Я объехал всю Россию, побывал во всех учебных и исследовательских заведениях, где только есть кафедра истории музыки – но всё напрасно. В конце концов, я отчаялся найти ту, которую искал, и уже хотел отдать послание какому-нибудь другому музыковеду – не пропадать же, в самом деле, такому уникальному письменному источнику. Но потом я вспомнил глаза этого человека и представил, как кто-то скажет равнодушно-исследовательским тоном: «Да-да, интересный образец», и будет разглядывать эту запись как лабораторный препарат… Мне показалось, что допустить такое – всё равно, что убить его во второй раз, и я не отдал послание никому. Все эти годы я хранил его – и вот теперь, кажется, знаю, кому его отдать…  Инга, принеси зелёную шкатулку.

– Которая у тебя в спальне?

– Да.

Инга вышла. А прочие всё ещё не знали, что сказать, даже Николка молчал. Через некоторое время Инга вернулась со шкатулкой, и Клементий достал оттуда свиток пергамента.

– Значит, там было вот это, – сказала Инга, – представляете, он даже нам с мамой запрещал заглядывать в шкатулку!

– Я никому не мог доверить тайну, доверенную мне. Но сейчас… Примите, донна. Надеюсь, ваш супруг не будет ревновать?

– Как можно ревновать к человеку, погибшему несколько веков назад? – Елена осторожно развернула пергамент.

– Как думаешь, сестренка? – спросила Маргарита, – это Эльяс?

– А кто ж ещё-то?

– Так вот, значит, что с ним случилось? – проговорила Инга.

– Ник был прав, – сказал Джеймс, – он действительно нарвался, как и в предыдущем походе: опять полез против течения – опять получил от своих.

– Только на сей раз это оказалось непоправимым, – добавила Маргарита.

– И чего ради он ввязался в этот поход? – вздохнул Александр.

– Да уж, – согласилась Маргарита, – если человек искусства берётся за оружие – ничем хорошим для него это не заканчивается. Впрочем, это хорошо, что он не дожил до Альбигойских войн.

– 1204й, значит… Почти пять лет, – голос Елены дрогнул, – и что же, всё это время он меня помнил?

– Выходит, помнил.

– Так где, Вы сказали, он похоронен?

– Не думаю, что Вы отыщете это место в современном Вам Стамбуле, да и стоит ли? Лучше прочитайте это послание – в нём он живой. Вы ведь сможете расшифровать мелодию?

– Да смогу, только мне понадобится время – читать ту нотацию с листа я так и не научилась.

– Клементий Сергеевич, – сказала вдруг Кэйльт, – Вы ведь сразу всё поняли, как только услышали о наших друзьях Нуменорцах, Вы позвали нас за этим, как я теперь понимаю – почему же не начали с этого?

– Я уже сказал, что не мог допустить надругательства над памятью этого человека. Инга очень кстати затронула эту тему – я смог убедиться, что, во-первых, Ваш Лимузенский друг  и тот крестоносец, погибший в Константинополе – одно лицо. Во-вторых, что Вы всё поймёте правильно.  Кстати, Елена Анатольевна, как Вы намерены распорядиться этим материалом?

– Ни в одном исследовании он упоминаться не будет, это однозначно. Но песни во все века слагались для того, чтобы их петь, эта кансона должна жить. Сама я её исполнять не могу, поскольку работаю в другой области, но знаю исполнителей, которым можно её доверить – они исполнят как надо и не станут спрашивать, откуда это у меня. Думаю, Эльяс был бы не против, чтобы это спел кто-нибудь другой, раз уж самому не довелось… А Вам, Инга, я разрешаю перевести текст, чтобы его могли прочитать и те, кто не знает языка. Этот человек заслуживает славы в веках!